В. В. Медушевский. Учебные материалы к курсу анализа музыки. Классицизм

Памятка к занятию по теме Классицизм (3 билет)

Два открытия, противоположных и двуединых, легли в основание стиля венского классицизма и разом преобразили все стороны художественной формы.

Первое, превышающее эпоху классицизма, устремленное в 19 век, родившее феномен классико-романтической формы, — горизонтально-линейное развитие как отражение-преображение событийности, процессуальности жизни, как направленно-волевое движение по разным состояниям духа. Богочеловеческое сопряжение энергий (синергия), заимствованное от барокко, скрыло себя за контрастом мужского и женского начал, воли и света и др. Но скрыто-режиссирующее действие синергии оказалось сильнее явного. Именно оно определило законы формы.¹ Отойдя от барочного принципа развертывания во времени одного аффекта (чувства, умосозерцательно пребывающего в вечности), классицизм отказался и от сплошной полифонической вязи голосов и от генерал-баса, потребовал подвижной изменчивости музыкальной ткани.

Когда мангеймские композиторы впервые использовали эффект оркестрового crescendo, слушатели инстинктивно встали с мест. Какая сила подняла их? Огонь святой ревности (вдохновенной воли любви)! Небесная сила окрыления предстала вдруг не в прекрасном умозрении, но с живой достоверностью, — как чудо, сейчас и здесь. Crescendo — «нарастая»: нарастая в чувстве явственности бытия, даже как бы и в мускульном усилии. Без волевого устремления к цели — этого нерва развития — исполнитель тут же потеряет слушателя. Развитие захватывает дух, потому что отвечает на главную потребность человека — в истине, красоте, совершенстве, вечности, свободе, чуде. Чайковский однажды записал: влюбляющееся crescendo. Crescendo сердца, сила влюбления в истину бытия и слияния с ней — соль развития.

Второе открытие, специфическое именно для классицизма, — новый способ созерцания: как бы со стороны, в «третьем лице» («ясные глаза красоты», по Ганслику).² Отсюда другая сторона классической формы, парадоксально совмещенная с развитием, — её кристалличность. Прозрачность формы создается функциональной дифференциацией частей, в основании которой лежит контрастное противопоставление их устойчивости и неустойчивости.

Почему именно эти отношения положены в основание формы, а не иные антитезы мироздания? Музыка зрит в корень: смены устойчивости и неустойчивости составляют синтаксис личной жизни и истории как диалога Бога и человека. Времена перемен и стабильности (по Библии — времена разбрасывать камни и собирать их) сменяют друг друга. История Древнего Израиля сложилась в форме 24-частного рондо: двенадцатикратного чередования времен. Стабильность прекрасна, но опасна (угашает дух). Перемены опасны (угрожая существованию), но прекрасны возможностью покаянно возопить Богу и придти в себя.

Эта пульсация отражена и в череде стилевых эпох. Классицизм, упоительно стройный, покойный и благородный, возник на этапе исторической устойчивости как дар стабильной наследственной власти в мире (династия переводится как могущество). Французская революция с её богоборчеством, хамством, террором, геноцидом расшатала веру в устойчивость жизни. Недолго длилась растерянность. Восстановление династий подвигом России покончит с растерянностью народов. Небо вновь прольет на них благословенное вдохновение, на волне которого родится новый, уже последний на земле великий, мощный эпохальный стиль романтизма. (О русской музыке — ^{я1влении} иной, православной, цивилизации — разговор особый).

Пульсация запечатлелась во внутреннем устроении формы. Первый восторг рождения новой темы в мироздании слабеет и жаждет подпитки. Самая маленькая в мире 2-тактовая серединка — в главной партии финала Скрипичного концерта Бетховена — зачерпывает с Неба необходимый для жизни духовный кислород. Энергии доминанты (гармонии небесных притяжений, упований, надежд, взываний) хватает не только для того, чтобы тема тут же вознеслась двумя октавами выше, но и в третьем проведении в рамках прогрессирующей трех-пятичастной формы расширилась и достигла немыслимого энтузиазма. А в самых крупных неустойчивых разделах — сонатных разработках — неустойчивость часто являет собой зону испытаний, когда теряется чувство прочности земного бытия. Тогда у души вырастают крылья, и она вдохновенно несется над полями сражений («Есть упоение в бою» — Пушкин).

В предыктах время остановлено: душа замерла в уповании откровений побочной темы или с надеждой ожидает возвращения устойчивости репризы. Реприза, особенно точная, — самый потрясающий катартический момент развития, как подъема на духовную высоту. Она — никогда не возврат, что было бы унынием. Ее специфическое содержание — не успокоение, а восхождение в покой. Божественная сила, вновь собирающая камни слаженного бытия в мире с собой, прекрасна даже в драматической музыке. А в пьесах, подобных ми-мажорному этюду Шопена, нужно говорить не о восхождении, а о вознесении. Разве врата рая открывают ногой? Мы удостаиваемся небесного покоя. Душа, очищенная и преображенная, живо ощущает непостижимое облегчение, радуется освобождению и неведомой силе покоя, пролившейся в неё свыше. В ней узнает голос Неба. Чем яснее предслышит исполнитель это чудо, тем с большей благодарностью отзовётся душа слушателя.

_______________________________________________

¹ _{Отсюда, например, — характерный план развёртывания экспозиции: динамическая главная партия сменяется катартической энергией побочной партии, а она, в свою очередь, — энтузиастической энергией заключительной партии.}

² _{В противоположности бврочно-риторической эпохе в её направленности на второе лицо, и в отличие от романтического высказывания от первого лица.}