Доминанта как откровение и чудо

Что общего между картиной звездного неба над головой и незабудкой? Между океаном и бабочкой? между Бахом и Древним Египтом, между доминантой и духоподъемной энергией истории?

Все объединяет сила восхищенного бытия, которую зовут красотою. Она, по определению богословия, есть сиянье славы Божией в сущем. «Искусство не знает пределов, и кто же может достичь вершин мастерства?» — 47 веков назад восклицал древнеегипетский вельможа Птахотеп. Понимаем ли, сколь дивная сила подняла великую Египетскую цивилизацию? А эллинскую? «Никогда не ищите задачу в одном, а совершенствование в другом» — советовал Эпиктет. А мы-то, бедные, их наловчились разделять. И что — получили творческий восторг бытия? Не поразило ли планету уныние, невесть откуда взявшееся? Весть откуда!

Разве не было пророческих предупреждений о грядущей заразе в сфере духа?

«Никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять…». Это пророчество Достоевского. Но о нем знали люди и раньше, и опасность сумасшествия чувствовали всегда.

Что есть красота? — Могучая вдохновенно-творящая сила бытия, энергия чудотворения, созидания небывалостей. Без нее мрак, растерянность, всеразъедающий серый формализм, неостановимое извращение понятий, слов, интонаций, общей атмосферы жизни, невозможность удержать традицию (передачу умно-творящего света по поколениям). Сумасшествие. Иными словами не скажешь. Сошествие с ума Божественного на ум чуждый, темный, темнящий все.

Красота едина во всеохватности проявлений. И иным образом не существует. В святоотеческой полярной системе координат ко всем точкам бытия она относится как радиус (луч) — к расходящимся сферам. Вот как выглядит «Круг аввы Дорофея»: Бог — центр, люди радиусы: ближе к Богу — ближе и меж собою.

Это всеобщий закон. Не только для людей. Для событий, времен, обстоятельств — тоже. Они различны по духу. Есть времена собирать и времена разбрасывать камни слаженного бытия. «О, времена, о нравы», — восклицал Цицерон. «Мы и есть времена, мы и есть обстоятельства», — отвечает из вечности Августин.

Центрирована культура. От заповеди культуры (возделывания рая, то есть красоты любви Божией) исходят лучи, озаряющие жизнь. Нет лучей тьмы. Не может быть и культуры ада. Круги потемнения культуры расходятся по мере отдаления от данной в раю заповеди.

Понятие министерства (служения) изошло из слова Божия: «Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих». Министерство культуры, министерство просвещения — высокие слова! «Свет Христов просвещает всех». «Министерство — орган государственного управления отдельной сферой деятельности», — скучно определяет Википедия. А что такое управление — в какой оно системе координат? По апостолу Павлу, управление — дар Святого Духа. Святой Дух истины, красоты, любви, дух усыновления, которым мы только и можем вопиять к Богу «авва, Отче», — и есть та всеединящая творческая сила, которая сообщает всему способность подъемного бытия.

«Последняя цель музыки — служение славе Божией и освежение духа, а без того вместо музыки — шум и дьяольская болтовня». Определение Баха относится и ко всем сторонам жизни сразу. Например, — к законотворчеству Жуковский писал своему царственному ученику о поэзии правовой жизни. Но для того и в ней должен возгореться священный огнь восторга. В Риме времен Вергилия варвары в благоговейном трепете лобызали священные камни вечного города, принесшего миру божественную идею справедливости. А дьявольскую болтовню станет ли кто лобызать?

Итак, куда ни кинь — всюду видим истину полярной системы координат.

Вот и шедевры музыкальной красоты. Какая в них система? Конечно же — полярная. Не декартова же, прямоугольная! Там разлад, распад. Пойдешь одной ногой на север, другой на восток — черед пару миллионов световых лет ноги окажутся в разных созвездиях. Слова бесконечно врозь, как чумные? Звуки — вразнос? Это смерть. Это разложение трупа.

А в шедеврах — чудо: нотка к нотке, слово к слову, слава к славе. Все детали льнут друг ко другу, как влюбленные. «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные. — О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен!» Не к человеческой, а к богочеловеческой любви пророчественно зовет здесь Библия.

Попробуйте только изъять или исказить хоть одну нотку в шедевре Шопена. «Не отдадим! Один за всех и все за одного!» — дружно возопят они, соединенные любовью и вечной радостью славы. Нет! — разбеганию в дурную бесконечность. Да! — бытию в согласии, в мире хотя и бесконечном, но тепло закругленном, солнечно-завершенном и радостно-совершенном. «Сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого, духа, что драгоценно пред Богом»… Дух нетленной красоты христианства заквасил музыку христианской цивилизации.

А бесконечно разлагать красоту — преступно. В «Бобке» Достоевского заснувший на кладбище пьяница пробужден омерзительной картиной: полуразложившиеся зелено-фиолетовые трупы вакханально взывали друг к другу: «заголимся, обнажимся»! — Ну, это уж слишком! — возмутился герой рассказа.

«Ничто не слишком», — подзадоривает себя мир в азарте саморазложения. Предела ужасу нет. Никто не воскликнет: доразлагались! Не воскликнет, поскольку не заметит тьмы из-за привыкания к ней. Математический «нижний предел в районе бесконечности» есть ад (этимологически аидос — безвидность). Оказавшиеся там существа не замечают своего состояния бесконечного падения.

Эту картину неведения и описывает первое из приведенных выше пророчеств Достоевского.

Доминанта — нерв красоты в предыктах

Как услышать ее, как исполнить? Только сущностно, всем бытием. Никогда не лицемерно. Нужно научиться быть ею. Быть, не казаться. Но разве человек не больше доминанты? Как посмотреть. Без сияния славы Божией человек то же, что животное (Еккл. 3:18). А доминанта — сияние славы Божией, и в ней мы оживаем.

Как сама красота, так и напоенная ею доминанта открывает свою силу во множестве контекстов. Из множества — изберем лишь предыкт.

Почему существует предыкт в мироздании? Видимо, какая-то высочайшая цель вызвала его к жизни и поместила во многие шедевры.

Слово сложено из «пред» + лат. ictus удар, толчок. Иктом в музыке может быть, например, решимость воли, идущей на смерть. Предыкт тогда есть состояние экстренной подготовки и готовности к подвигу. Экстренная подготовка — интенсивное crescendo решимости. В других случаях иктом может быть состояние открытости небесным откровениям. Предыкт тогда — crescendo веры и надежды. Великий чудотворец Иоанн Кронштадтский писал в дневниках: есть в молитве такой момент, когда точно знаешь, что молитва услышана и сбудется непреложно, с абсолютной точностью сейчас или в иное какое время. Перед этой точкой есть некоторая зона исключительной близости, crescendo достоверности бытия.

Предыкт отличается от вступления или связки именно этим «вот-вот», «еще чуть-чуть» — концентрированным предъощущением чуда.

Начало этой фазы маркируется остановкой на доминанте — гармонии духовной жажды и несомнительного упования.

Предыкт в высшей степени синергиен, являет собой зону особой динамически развивающейся близости Бога и души в слиянности человеческих усилий и божественных подхватов. Бог тоже ждет этого дивного момента, ибо Он никогда не действует насильно, но всегда предоставляет инициативу человеку ради его богозданной свободы. Человек задуман как бог по благодати, —, а какой же бог без свободы определять себя и свое место в мире? И как только видит Бог готовность к общению, тут же благодатно подхватывает порыв души, влечет душу к Себе, помогая ее начальному влечению. В кибернетике этот процесс называется положительной обратной связью: чем больше человек влечется к Богу, тем больше Бог дает ему почувствовать — не просто уже Свое присутствие, но Свою близость, пределов которой нет.

Паскаль, пережив состояние величайшего откровения, записал и зашил в одежду на вечную память три слова: «достоверность, достоверность, достоверность»! Это совсем не вероятность! Охлажденное слово XVIII века «вероятность» сменило древнюю форму «вероятие», приятие познания верою. Достоверность же исключает всякую гадательность. Апостол Петр просил Христа: Повели мне идти к Тебе по воде. — Иди. — И пошел Петр. Но пока шел, налетел порыв ветра. Малейшего испуга было достаточно, чтобы он начал тонуть. И в музыке не должно быть колебания. Исполнитель при окончании предыкта должен застыть в чувстве несомненности и достоверности грядущего чуда. Есть это в исполнителях — есть и в слушателях. Бетховен иногда ставит crescendo на затухающем звуке или аккорде фортепиано. А еще есть crescendo и на паузе и в цезуре. Как это? А вот так! Не физика, а метафизика определяет бытие!

Пришло время услышать сказанное в анализах. Рассмотрим 4 предыкта в «Интродукции и рондо-каприччиозо» Сен-Санса в исполнении Я. Хейфеца.

Почему существует рондо в мироздании? Оно основано на постоянных возвращениях к основной теме после отхождения к иному. Какая в том радость? То радость — христианская. То не ветер, возвращающийся на круги своя (Еккл. 1;6), не вечное кружение в суете сует. Это непрестанное возвращение в чудесной близости к Богу, пролившейся на Землю подвигом Христа.

Как проявляется это чудо здесь? Самое поразительное в теме — немыслимый контраст между мелодией и сопровождением. Сопровождение — тоже вещь особенная. У меня есть статья «Почему в мироздании существует аккомпанемент». Интонации мелодии — особые «слова» музыки. А сопровождение (как и фигурации, пассажи, мелизмы) — атмосфера, в которой дышит Дух Святой. В данном случае он зовет на подвиг. После такой фактурной подготовки впору вступить хоровой песне А. Александрова «Священная война». «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой»! А мелодия, ступая по облачкам, нисходит с небес на землю в бесстрашии чистоты. В нее стреляют из пулеметов. А в ней лишь немыслимая легкая нежность и отвага. Душа, хоть и связана с телом, но сама по себе нульмерна. Пули для нее — ничто, как и атомные взрывы. Место ее истинного бытия — лишь в Боге Едином.

Чудо надо готовить. И не в одном такте. Даже и особо выделить в названии. Если грядущая тема — в ключе действенности, то смысл Интродукции состоит в молитвенной подготовке, в прошениях и удостоверениях. Между ней и основной темой — первый предыкт. Конечно же, в ореоле доминантовой силы. Но — в неожиданно мажорной окраске. Мелодия от нижних звуков восходит к высочайшим. Зачем? Можно ли свершать подвиг в малодушии? Нет, надо сначала до предела насытиться надеждой беспредельности. И какой звук в вышине? Звук cis, как нона доминанты. Нотка небесного кислорода вечной радости! Она пророческая. Мажор восторжествует в коде шедевра. Но пока впереди только путь отваги. Мелодия в пассажах духа пролилась на основной тон доминанты. Концентрируется в трели. Трель — тоже не слово, а дух. Дух пламенной отваги. Вся серафическая радость неба сконцентрировалась в акцентах трелей, поддержанных пиццикато оркестра. Все спускающееся звуки в трепете трелей окружены вдобавок мелизмами. Мелизмы в музыке — тоже не слова, а духи. В такой-то решимости на смерть вступаем мы в раздел основной формы.

Названием рондо композиторы обычно подчеркивают жанр музыки. Форма же часто оказывается рондо-сонатной. Побочная партия обычно дает некий катарсический толчок. Здесь он очень выразителен. Вплоть до этого момента все сопровождение строилось на мерной маршевой поступи аккордов. А теперь — хватит маршировать! Оркестр захлестнула стихия танцевальности. Жанровое начало танцевальности держится энтузиастической энергией. Танец — радость. Энтузиазм, буквально, — «вбоженность». Перелом к радости важен для победы. И какие чудеса виртуозности задействованы здесь! Лат. virtus — честь, доблесть, духовная отвага, всякая добродетель. Это духовная категория. Что значат грандиозные скачки на расстояния более трех октав? Они — свидетельство отважной широты духа.

Но вот задача: как вновь вернуться к маршевой собранности в жертвенной готовности? Ведь не абы как надо это сделать. Надо сделать так, чтобы взмыл наш дух к небесам. И это — задача второго предыкта: к репризному проведению темы после побочной партии.

Предыкт со стороны гармонической усиливается напряженным сопоставлением с септаккордом второй ступени. А что делает солист? Его возлет к Небу уже совершенно новый — в стремительном стакаттиссимо. Оно — на одном движении смычка. Не простом движении —, но на движении смычка в трепете предстояния, влекомого небесным притяжением. О, такого не было, не могло еще быть на первом предыкте. Чувствуем, насколько мы стали ближе к Небу?! А все последующие пассажи! И вот мы застыли на трели, на фермате, на стремительном диминуэндо. Это тоже что-то совершенно новое. В конце Интродукции была наша решимость. А здесь — тихость. Что за ней? Тишина — небесна. Не нашей силе предстоит действовать. Вот она, синергия энергий вживе и въяве. Стремительное crescendo на гамме.

Как ее исполнить? Формально взвизгнуть? Нет, поросячий визг ничего не даст. Никогда не физика звука. Только метафизика. Crescendo синергии — вот в чем мастерство и гениальность. Может ли человек от себя рассчитать форму кривой восхождения? От себя — обязательно получится по-ученически неловко, коряво, криво, искусственно, надуманно. Надо услышать духовно. Стать самому этим crescendo синергии.

Блистательным образом завершилась экспозиция рондо-сонаты.

Дальше — разнообразные эпизоды жизни. Все более танцевальные. Сколько любви, сколько радости! Как от нее вернуться к теме? Опять нужен предыкт — третий. По внешности он один и тот же — в замирании на доминанте. И совершенно другой — в неповторимости новых обстоятельств. После любви, такой нежной, пропитанной небесным светом, но и земной, родной и близкой. В предыкте мы ощутили новый импульс духа, замираем в восторге на небесах. Какие небывало прекрасные небесные колокольчики чистоты! Вот они сами в неуловимой тихости спустились на землю, а затем вознесли нас к радости подвига. Камиль Сен-Санс! Какой молодец! Как хорошо вслушался в то, что надо, и услышал ответ с Неба! И Хейфец молодец. И мы тоже, если слышим радость синергии.

Последующий эпизод подводит к репризе побочной партии с соответствующим тональным сдвигом. А после того — последний, четвертый предыкт, самый главный.

Как завершить произведение? Только неслыханным образом. Зачем Интродукция, зачем все предыкты, зачем вся линия стремлений и ожиданий? Написано: ищите — и обрящете. Концом всего может быть только Царствие Божие. Оно часто составляет энтелехию коды. Кода здесь обязательна — иначе вся пьеса оказалась бы бессмыслицей.

Здесь мы должны коснуться еще одного момента. Почему в мироздании существует жанр концерта и концертной пьесы? Какая великая сила вызывала их к жизни? Оркестр и солист. Зачем? Солист — (условно говоря) Моисей, задача которого возвести оркестр-народ на высоту творчески приподнятого бытия. Не одному эгоистически взойти на небо. Но с народом, со всем человечеством.

Эту задачу мы и видим блистательно выполненной в последнем предыкте и последующей коде.

На стремительные пассажи солиста на доминантовой гармонии амебейно отвечает народ. Способен ли народ на такое? Это удивительно, но народ-оркестр буквально повторяет, слово в слово, только уже во всех октавах и регистрах ревностный одноголосный пассаж Моисея. Камиль Сен-Санс уловил с неба истину фундаментальной педагогики: через подражание людям лучшим, возвышенным и небесным возвышается народ. Никогда не сам по себе. Но народ, оказывается, способен еще и не на такое. Моисей повторяет пассаж и уходит на диминуэндо. И вот новое чудо: заключительное проведение основной темы. Кто исполнит ее? Оркестр! Народ! А что ж Моисей? Исторический Моисей закрывал лицо свое от народа, ибо оно сияло и ослепляло. Музыкальный Моисей, слегка прикрыв лицо (diminuendo) постепенно открывает его. Пассажи в музыке, мы уже говорили, — это не слова, но ослепительное сияние духа. Тема застывает на кадансовом квартсекстаккорде. Солист в небесах — на трели-трепете. Обрыв общего звучания. Открылась неизбежная в жанре концерта и концертной пьесы каденция солиста. Солист играет многоголосными аккордами. В свободном движении, с ферматами. Откуда это свойство каденции? Хронологического счетного времени в каденции нет, как не будет и в Царствии Божием. Зачем там будильники? Есть только время-кайрос. «Се, время (кайрос, не хронос!) благоприятное». Пронизанное энергиями благодати. Слушали вместе с солистом замерли во времени (кайросе) боговнимательности…

После заключительной остановки солиста на кадансовом квартсекстаккорде — рокот литавр. Литавры — инструмент особый. Не голос человеческой души. Голос свыше. Но и он замирает на диминуэндо. Пауза. Фермата. Что это? А это — «безмолвие на небе, как бы на полчаса». Кончилось время человеческое. Все творение замерло в благоговейном трепете. Ангелы в ожидании чего-то неслыханного оборвали свою непрестанную песнь славы Божией. Генеральная пауза Вселенной! Может ли быть более сильное и совершенное выражение готовности творения всецело и доверительно отдаться творящей воле Божией? Царствие Божия по силе равно и превосходит акт творения мира. До создания мира Творец увидел нас только в мысли Своей, и ради нас сотворил Вселенную. А теперь мы воочию увидим свершение этой последней цели Творения, чтобы стать (или не стать) свидетелями вечной славы Творца.

Многие шедевры всматриваются в это всеобщее будущее. В коде пьесы Сен-Санса мы покорены сияющим торжеством Тоники. Слова не нужны. Дух ведения открывает глубины сущего.

Для чего в мире Тоника? Почему закон тонального единства растространяется на огромные временные пространства концертов, симфоний, не говоря уже о пьесах более скромного масштаба? — Конечно же, по слову Божию. «Я — Господь, Я не изменяюсь; посему вы, сыны Иакова, не уничтожились». Тоника — торжество вечности: неизменности Божией и нашей сохранности в ней.

А для чего доминанта в сущем? А она — для жажды Бога, возрастающей в творении по мере насыщения, так что предела ей нет.

А почему существует единство тоники и доминанты (и всей системы гармонии)? Потому, что Бог есть любовь. «Любовь, что движет солнце и светила». Любовью рожден закон синергии Неба и земли,

Для чего в мире существуют, в частности, и предыкты? Они учит азам веры как опытного богообщения. Разве не в высшей степени учительны рассмотренные примеры?

Дела Божии мы призваны делать не из страха наказаний, а доброхотно. Так велит любовь. «Я подвиг силы беспримерной готов сейчас для Вас свершить». А пред любовью Божией будем слизняками? Жизнь пред Богом тем более должна быть пронизана духом про-активности — в жажде Богоугождения, как это было у Николая-угодника и у всех святых. Иван Сусанин отдал жизнь за Царя, потому что прежде посвятил ее Богу, а в Боге (по закону аввы Дорофея) — и всем людям. Сам Бог, Его промыслительная мысль и любовь являют нам пример проактивности. Благодать Божия — непрестанно впереди человека, все время забегает вперед, окружает со всех сторон, только б поощрить его к ищущей вере. Так и нам следовало бы проактивно искать Бога. Тогда будут чудеса радости.

Все едино. Нет разницы между музыкой, жизнью человека, фундаментальной педагогикой или историей! — не по их материалу, конечно, а в том отношении, что все бытие находится под законом христианской свободы, заключенной в святоотеческой системе полярных координат аввы Дорофея. И эсхатология сроков? И она тоже, ибо зависит от состояния духа планеты. Если во всех областях жизни (дух управления, дух армии, дух экономики, дух СМИ, дух личностного общения…) восхотим пламенно исполнять «доминанты» и энтузиастически — «тоники», с полным самоотвержением — предыкты и икты, — то жизнь будет разгораться заново, Россия станет столицей смыслового пробуждения мира, Евангелие будет проповедано во всем мире не переводами, а в силе и духе апостольской проповеди, в силе и духе святой жизни. А если поддадимся соблазну истолковать историю в ключе дьявольского детерминизма — обусловленности прошлым, а не сияньем Царствия впереди, если, к примеру, «православные» убегут в леса и чащобы, закопаются в землянки, чтобы сохранить свою жизнь, — то доминанты и тоники зачахнут в мире. Что делать с такой никуда не годной планетой?

История земли, как сказали бы математики, находится в точке бифуркации, расхождения вариантов. Их можно усмотреть в пророчествах. Расхождения в них не означают их неверности. Они могут вызываться различной ориентацией в сроках. За горизонтом находится то, чем мы живем сейчас. Живем вялостью доминант — не будет и ослепительных тоник. Неужели предадим священную миссию русской цивилизации? Великий чудотворец Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский назвал историю России «Новой священной историей». Сказала ли она свое последнее слово в мире? Земля ждет его, как доминанта ждет тонику, которая в вышине.

_____________________________________________________

Статья «Доминанта как откровение и чудо» написана для сборника «Рождественские беседы о духовной музыке». Составитель Т. Ф. Владышевская, вып. 2 (в печати)